Человек есть человек

Профессор Александр Петрович Губарёв, Гинекология и акушерство, 1922, № 1, стр. 5­18

"Occidit qui non servat". ­ Человекоубийство совершает тот, кто не пытается помочь.

Под этим девизом выпустил знаменитый Desault свой Journal de Chirurgie в первые годы великой французской рево­люции и Республики. Преждевременная его кончина (он умер 51 года) прервала это издание и последний его том был за­кончен его учеником, не менее знаменитым Bichat в 1792 году.

В этом издании ярко отражается отношение обоих этих крупных талантов к хирургической деятельности и к обязанно­стям, которые она возлагает на каждого, кто за нее принима­ется. Справедливость, искренность и добросовестность ­ вот те основания, на которых создавалось все то, что удалось сделать Desault. Более столетия имя его выражало торжество француз­ского гения в научной и практической хирургии во всем циви­лизованном мире. Ко времени расцвета его деятельности отно­сится и известный девиз Парижского хирургического общества: "Verite dans la science, moralite dans l’art", т. е. в науке правда, в искусстве незапятнанная нравственность.

Occidit qui non servat. В этих четырех словах резюмируется все существенное, чем может руководиться всякий хирург, применяя свое ответственное искусство и разрешая связанные с ним жизненные вопросы. Главная задача этой деятельности — помощь больному, и он не имеет права уклоняться, если может ее выполнить или оказать.

В случае операции чисто акушерской может ли врач ру­ководиться другими соображениями? Очевидно,­нет. Между тем еще очень недавно условия, в которых применялось хи­рургическое искусство, не позволяли и думать не только об оказании врачебной помощи, но даже и о спасении жизни ре­бенка, когда матери его угрожает серьезная опасность, в зави­симости от родоразрешения. Во всех учебниках и до сих пор вопрос о полной равноправности обоих заинтересованных при акушерском пособии человеческих существах обыкновенно вовсе и не возбуждается.

По какому-то молчаливому соглашению это просто за­малчивается. Права матери на жизнь и на медицинскую по­мощь вовсе не сопоставляются с правами ее младенца, пока он еще не родился: права его матери просто ставятся на первое место и им всегда отдается всякое предпочтение.

Однако, как естествоиспытатель и как гражданин, врач не имеет никакого основания и права относиться к утробному младенцу иначе, чем к его матери. Он обязан помогать этому зародившемуся человеческому существу совершенно так же, как каждому, кто обращается к нему за врачебною помощью. Он следовательно обязан заботиться об ограждении утробного младенца от всего того, что может угрожать его жизни, пра­вильному развитию, или здоровью. Все это он должен делать совершенно так же, как каждому, кто обращается к нему за помощью или советом. Расширять или ограничивать при этом чьи-либо права он не имеет оснований, а руководиться мелки­ми житейскими удобствами или соображениями он не имеет права. Этого не может ему позволить искреннее и справедли­вое отношение к той ответственной работе, которой он себя посвятил.

Мне всегда казалось, что лишая жизни человеческое су­щество, хотя бы еще и не родившееся, мы совершаем убийство. Ведь только в том случае, когда нам самим угрожает серьезная опасность, которую иначе устранить невозможно, можем мы находить оправдание таких наших действий в необходимой са­мозащите.

Когда беременность угрожает жизни женщины, она очевидно тоже имеет право защищаться; но игнорировать при этом права и интересы зародившегося в ее утробе и поверенно­го природою ее попечениям нового существа, к тому же и со­вершенно беззащитного, она никакого права не имеет.

Ее отношение к этому, хотя еще и не родившемуся, но уже существующему человеку не может отличаться от того, как она относится к своим уже родившимся детям. В то же время никакого разумного основания для такого предпочтения уже рожденного ребенка перед тем, который еще не родился, она очевидно привести не может. Все, что она может придумать в этом направлении, неизбежно должно основываться на ограж­дении и себя самой, и членов своей семьи от тяжелых впечатлений и переживаний. Все это в конце концов конечно будет сводиться к сохранению своего личного спокойствия и благополучия, к ограждению от разных неудобств, сохранению уже достигнутого благополучия и т. п.

Едва ли есть надобность останавливаться на том, что врач ничего существенного для усиления такой ее аргументации внести не может. Как человек образованный он не может найти научных оснований для определения времени, когда у человеческого зародыша появляется душа, или какое-либо начало деятельности центральной нервной системы. Все, что известно о возможности проявления сознания во время утроб­ной жизни, остается предположительным. Бессознательное со­стояние плода вплоть до наступления легочного дыхания, ко­нечно весьма вероятно, но это сущности дела изменить не мо­жет.

Во всяком случае никто не может сомневаться, что уже с самого начала зачатия мы имеем дело с возникновением человеческого существа со всеми его будущими особенностями, которые могут обнаружиться в течение всей его будущей жизни, иногда даже только по достижении известного возраста. В оплодотворенном яйце уже с самого начала оказываются за­ложенными все те особенности, которые должны развиваться в течение всей его жизни. Мы нисколько не удивляемся, когда видим у человека, взрослого или ребенка, сходство с его отцом, дедом или бабкою. Мы знаем, что он может унаследовать при этом очень мелкие особенности своей внешности, даже ро­динки или бородавки, не говоря уже об интонации голоса, по­ходке, привычках, жестах и т. п. Унаследование особенностей характера, вспыльчивости, заносчивости, усидчивости в работе, даже наклонности к праздности или к картежной игре­все это встречается чуть не ежедневно. В чем же заключается суще­ственное отличие между утробным плодом и взрослым человеком,­этого никому не известно. Ведь и родившийся человек всю жизнь продолжает развиваться, пока не начнется угасание в зависимости от возраста. У утробного младенца раз­витие совершается только значительно быстрее, а то, что он гораздо более спит, дела не меняет, точно так же, как и воз­можность отсутствия у него в это время сознания ^*) .

Призванный для акушерской помощи врач несомненно имеет право для защиты жизни женщины убить ее утробного младенца, если он действительно угрожает жизни своей мате­ри; но, и это очень важно, только в том случае, когда врачебное искусство не имеет других способов для спасения этой жизни.

Здесь позволительно и очень своевременно вспомнить, что современная хирургия и условия, в которых она может быть применяема, исключают неизбежность этого последнего условия. В хирургическом пособии, в кесарском сечении, мы несомненно имеем метод для верного и разумного устранения почти всех осложнений, которые могли бы потребовать лише­ния жизни или убийство утробного младенца для спасения жизни его матери.

Вспомнить об этом очень своевременно особенно теперь, потому что такая чисто хирургическая помощь в последнее время часто стала заменять обычную чисто акушерскую помощь, и дело от этого много выигрывает. Расширение показа­ний к кесарскому сечению помощью абдоминальной операции получило большое распространение за последние годы. Это отмечается и в Западной Европе и в особенности в Америке. В нашем отечестве это пока еще менее заметно, но надо думать, что и у нас это дело уже началось и неизбежно будет расширяться.

Дело в том, что в настоящее время, с развитием и распространением абдоминальной хирургии, отношение врачей к этой операции совершенно изменилось. В прежнее время, когда не было еще никакой абдоминальной хирургии, все считали кесарское сечение операцией чисто родовспомогательной и очень опасной, потому что для женщины она почти всегда вела к смерти и назначена была только для спасения жизни плода. Многие наиболее авторитетные хирурги, начиная с Ambroise Pare и акушеры, начиная с Mauriceau, считали, что эту операцию следует делать только на мертвой, когда еще есть возможность спасти жизнь ребенка. Репутация исключительной ее опасности сохранилась за ней до самого последнего времени, хотя основания для этого почти все уже исчезли.

В настоящее время каждый врач знает и видит, что ежедневно в каждой благоустроенной больнице делают чревосечения, и больные после этой операции обыкновенно выздоравливают. Каждый опытный врач знает, что при многих очень опасных заболеваниях брюшной полости только оперативная и немедленная помощь может спасти жизнь больного и что лечить его иначе нет ни смысла, ни надобности.

Такие случаи острого хирургического заболевания живота англичане называют "acute abdomen", т. е. просто ­ "острый живот". По русски этот термин звучит не особенно вразумительно, но каждому понятно, в чем дело. К группе этих случаев несомненно относятся и те, в которых родоразрешение обычными, общепринятыми приемами с достаточною безопасностью выполнить невозможно, очень затруднительно, или не каждому доступно. Однако и в таких случаях каждому бросается в глаза, и не трудно понять, что именно можно и нужно сделать через разрез брюшной стенки и даже как это придется делать. Каждому не менее понятно, что случаи эти надо отнести к группе "острого живота" и помогать нужно так же и помощью такой же операции. Разница будет только в том, что научиться делать кесарское сечение легче и проще, чем научиться многим другим операциям, которые приходится делать при остром заболевании живота вообще, и конечно легче, чем многим, не щадящим жизни плода, чисто акушерским операциям. А если припомнить, что неблагополучные и фатальные исходы после таких пособий встречаются и у самых искусных специалистов, и что конечно причиною этого является все-таки главным образом инфекция или ее последствия, то каждому бросается в глаза, насколько проще можно все это выполнить помощью абдоминальной операции и насколько отчетливее можно оградиться при ее производстве от всякого занесения инфекции. Ведь все будет находиться на виду, и ничего ощупью делать не придется. Здесь уместно вспомнить, что даже закон обязывает каждого врача уметь делать эту операцию на только что умершей женщине и при том "с теми же предосторожностями, которые применяются на живой".

Расширение показаний к кесарскому сечению очевидно может и должно устранить неизбежность умерщвления плода при родоразрешении и тем восстановить его права на жизнь, не прибегая к сравнению этих естественных его прав с ценностью таких же прав его матери и не нарушая элементарной справедливости.

Люди бьются изо всех сил, чтобы сохранять жизнь, придумывают гигиену, санитарию, научаются успешно бороться с эпидемиями, настойчиво и разумно устранять все то, что может вредить здоровью населения или угрожать ему какой-нибудь опасностью. В то же время, столь же искренно и благожелательно относясь к человеческой жизни и благополучию граж­дан, думают, что можно находить показания для уничтожения ее в самом зародыше и не видят здесь основного противоречия.

С точки зрения справедливости это не может удовлетворить того, кто добросовестно, искренно относится к правам каждого человеческого существа.

При таком положении вещей, какое отношение должен иметь врач к тем случаям, где его помощь должна выражаться умерщвлением плода? Очевидно, что, руководствуясь показаниями чисто медицинскими или научными, он должен выполнять такое пособие очень редко, почти никогда. Исходя из убеждений не медицинских, и применяя убиение человеческого существа, врач не имеет права думать, чтобы действия его имели какое-либо отношение к научной медицине и к том полномочиям, которые дают ему высокое звание врача. Так собственно всегда и везде относилась и относится научная медицина к решению этого вопроса. Да иначе к нему относиться она и не может, не уклонившись от действительного своего назначения.

В отдельных случаях врачи иногда применяли лишение жизни плода по соображениям чисто житейским и, к сожалению, для приобретения денежного заработка. Преступность такого применения медицины ни в ком сомнения возбуждать не может. Она обратила на себя внимание законодателей, и во всех странах такое вытравление плода карается и всегда каралось довольно строго. Ведь действия и поведение врача в таких случаях ничем не отличается от убийства за плату, вроде известного случая Спарафучилио в опере Риголетто.

Решаясь прервать беременность и устанавливая показания к операции, для сего потребной, врач должен руководиться теми же основаниями, какими руководился Desault при своей блестящей хирургической деятельности, и которые мы привели в начале этой статьи. Только искреннее, добросовестное и справедливое отношение к этому делу могут дать ему необходимые здесь указания. Но кроме того, он обязан подумать о возможных противопоказаниях и об осложнениях, которые могут явиться следствием его операции.

Имея дело с беременностью, каждому врачу, а тем более гинекологу, прежде всего и всегда надо помнить, что это явление гораздо легче устранить, чем добиться его возникновения. Иными словами, прервать беременность много легче, чем вылечить бесплодие. Кроме того, бесплодие очень нередко является последствием прерывания беременности и тех заболеваний, которые в свою очередь тоже являются его последствием. Так это бывает и тогда, когда выкидыш происходит самопроизвольно, так бывает и тогда, когда его производят искусственно. Доказать с полною несомненностью причинную связь между этими явлениями может оказаться очень затруднительным; а угадать заранее возможность возникновения стойкого и упор­ного бесплодия после любого выкидыша и вовсе невозможно.

Всякое прерывание беременности, и самопроизвольное, и сделанное врачом, всегда может осложниться инфекцией. Условий для этого имеется слишком много, чтобы можно было от них с полной уверенностью уберечься или оградиться.

В самом деле, всякая беременная женщина, каким бы она цветущим здоровьем ни обладала, всегда может оказаться носительницей инфекционных начал, даже не вполне заглохших очагов инфекции от ранее перенесенных заболеваний, от которых и она сама, и все окружающие считают ее выздоровевшею (ангины, фурункулы, кариозные зубы с нагноением и т. п.). Надо обладать большой настойчивостью и терпением, чтобы изучить подробности отдельного случая и анамнез так, чтобы с полным правом исключить всякую возможность существования такой скрытой в организме инфекции. На это надо затратить много времени и надо проделать много специальных методов исследования, и лабораторных, и микроскопических. Практически мы этого, конечно, не делаем и довольствуемся общим впечатлением как при предсказании, так и при назначении оперативного прерывания беременности. Между тем в связи, например, с выкидышем или как его последствия несомненно могут возникать инфекции через кровь и локализоваться в тазовых органах, как в locus minoris resistentiae. Это бывает вовсе не так редко, но обыкновенно рассматривается как новое заболевание, в особенности когда это случается через неделю или две после прерывания беременности. Причинная зависимость этих явлений легко ускользает от внимания как врача, так и больной.

Не менее существенное значение имеет в этом деле хроническое, но слабо выраженное заболевание бленорройное, когда поражение локализуется в шейном канале матки или в ее полости, но выражено еще так слабо, что это не препятствует возникновению беременности. Убедиться в существовании такой инфекции очень трудно. Острых симптомов начало такого заболевания не дает никаких, а некоторые незначительные изменения в функции регул: более обильное выделение крови, также как и показывающиеся по временам бели, оставляющие незначительные пятна на белье, не особенно останавливают на себе внимание больной. Она охотно приписывает все это разным случайностям или только что установившейся половой жизни. Она даже скоро обо всем этом забывает, потому что наступившая беременность дает ей довольно наглядное доказательство того, что она совершенно здорова и может быть даже ничем вовсе и не болела, но вот около третьего месяца без видимой причины у нее получается выкидыш. О том, что у мужа ее еще до свадьбы было бленорройное заболевание, она даже и не подозревает. Да и сам он вполне искренно уверен, что давно вылечился от своей болезни. Появляющуюся у него по временам каплю слизи в мочевом канале он охотно объясняет утомлением, неправильностями в диете, усиленными половыми сношениями медового месяца, а так как и у него все это скоро проходит, то он также скоро обо всем этом забывает и не обращает внимания.

Между тем выкидыш у его жены протекает без видимых осложнений, и только через несколько дней, уже по окончании его, появляются незначительные колебания температуры, которая однако поднимается, хотя и редко и не надолго даже до 38. и более. Все это охотно объясняется какими-ни­будь случайными простудными недомоганиями. Больная в общем чувствует себя довольно хорошо, и все успокаиваются. Но вот приходят следующие очередные регулы. Они происходят может быть за несколько дней раньше своего срока, сопровождаются значительной болью в пахах, познабливанием, повышением температуры и даже явлениями раздражения брюшины. Приглашают врача, он определяет воспаление придатков той стороны, в которой боль выражена сильнее, или двустороннее, назначает холод, наркотические средства, потом тепло и т. п., и все это постепенно затихает. Рассказывая о таком заболевании, больная называет его воспалением яичника, потому что этим объяснялись чувствительность и боль, которыми все это сопровождалось. В действительности, конечно, здесь все обыкновенно начинается с заболевания трубы, или труб; а к следующим регулам, а то и значительно позднее, оказывается двустороннее их заболевание, которое, обостряясь по временам, тянется несколько месяцев и даже лет, сопровождается гнойными белями, прерывистыми регулами. Появившись, они прерываются на сутки и более, а затем возобновляются и т. д. Но всего важнее, что кроме всего этого наступает довольно стойкое, иногда на всю жизнь, бесплодие.

Как сказано, болезнь тянется несколько месяцев и даже лет. По временам она обостряется и укладывает женщину в постель на несколько дней, иногда даже недель. Ее приходится лечить теплом, ваннами, с солью и даже грязевыми. Преобладающими симптомами являются обильные бели, кровотечения в форме меноррагии и довольно упорные боли.

Когда выкидыш делается искусственно, даже в больничном, хорошо обставленном, учреждении, т. е. когда нет основания ожидать инфекции при ее производстве, дело не меняется. Обе только что указанные причины возникновения или обострения имеющейся на лицо, но даже не подозреваемой, инфекции проявляются совершенно так же, а встречаются мо­жет быть даже чаще, потому что самопроизвольный выкидыш выполняется природою, следовательно всякое повреждение тканей и насилие над ними выражено меньше и может даже отсутствовать вовсе.

Заболевания, являющиеся последствием выкидыша, статистикой учесть невозможно или очень трудно. Известно только, что очень многие, упорные и тяжелые гинекологические заболевания на основании анамнеза должны быть поставлены в значительную этиологическую зависимость от бывшего или бывших у больной когда-либо выкидышей. Это имеет большое значение для выяснения этиологии и начала заболевания, и гинекологи всегда обращают на это особое внимание при расспросе.

Кроме того, многие осложнения, обнаруживающиеся при родах, тоже должны быть поставлены в причинную связь с бывшими у больной выкидышами, в особенности с теми, которые были вызываемы искусственно. Это один из очень существенных, жизненных вопросов современной акушерской клиники. На него всегда обращается большое внимание при научной постановке преподавания по этой дисциплине. Приращение последа, неправильные прикрепления детского места, преждевременное его отделение и даже атонические кровотечения всегда служат поводом для выяснения этого этиологического момента и его отношения к рассматриваемому случаю.

Осложнения, возникающие как последствия выкидыша, легко ускользают от регистрации. Дело в том, что после выкидыша, когда все идет хорошо, больную трудно удержать в постели, сколько нужно. Даже в больничных учреждениях это редко удается и проводится. В этих случаях больные нередко уходят и самовольно, потому что торопятся вернуться в семью, где присутствие их требуют домашние дела и заботы.

Если осложнение у такой больной появляется уже дома, в особенности через неделю или позднее, то и она, и окружающие ее считают это новым заболеванием, и больная оказывается в терапевтическом или хирургическом отделении под названием кишечной или почечной колики, аппендицита и т.п., пока не выяснится диагностика заболевания придатков матки. Неудивительно, что врач, наблюдавший ее во время выкидыша, может и не узнать, что у его больной впоследствии получилось такое осложнение. Ясно, что о какойлибо точной регистрации при таких условиях думать не приходится.

Есть полное основание думать, что осложнения после хирургического прерывания беременности должны встречаться чаще, чем при самопроизвольном выкидыше. Даже больше того, французские акушеры давно заметили, что выделение плодного яйца при выкидыше просто пальцами (curage) много безопаснее, чем применение для этой цели инструментов, например, ложки или кюретки (curettage). Это было еще тогда, когда методы достижения асептики не были еще так разработаны, как теперь. Основное практическое правило акушерского искусства заставляет всегда отдавать предпочтение и довольствоваться при выполнении этого пособия ручными приемами, чем прибегать к помощи инструментов. Правило это и теперь не утратило свое значение. Одним из его следствий можно считать другое не менее существенное и тоже довольно общепринятое правило, что при беременности острая кюретка не должна быть применяема. Она наносит слишком большое по­ражение и после нее может получиться даже увечье: неполное или недостаточное возрождение слизистой, которая заменяется соединительной и даже рубцовой тканью. Это может повести к синехиям в полости матки, к стойкой и упорной аменорее и т. п. Все это, как известно, наблюдается в особенности при повторном и настойчивом применении острой кюретки в полости беременной матки.

Если подражать природе при выделении плодного яйца, то задача должна состоять в том, чтобы отделить оболочки плода вместе с относящеюся к ним частью deciduae. Материнская часть этой оболочки должна остаться совершенно так же, как это бывает при срочных родах, когда выделяется все то, что принадлежит плоду, и остается все то, что принадлежит организму матери. К тому же самому стремятся и во время отслаивания яйца пальцем. Самое отслаивание здесь достигается тем же механизмом, как и тогда, когда эти оболочки расслаиваются природою, т. е. действием сокращений матки и соскальзыванием оболочек плода с поверхности маточной полости с принадлежащим ей слоем слизистой, из которого она впоследствии должна возродиться. Действие пальца здесь объясняется сокращениями матки, которые он вызывает своим прикосновением. Оно вовсе не назначено для отдирания, или отковыривания, оболочек от маточной ткани. Когда эту операцию удается сделать так, как это нужно, последствия не отличаются от того, что бывает, когда все это бывает выполнено одною природою. Последующее течение значительно упрощается, и тяжелые осложнения встречаются реже. Тупая кюретка, которая применяется в акушерстве, для того и назначена, чтобы щадить decidua maternalis и подражать тому, что бывает при производстве операции пальцем.

Избежать повреждения материнской decidua при всяких механических манипуляциях все-таки не так легко. Когда пользуются кюреткой, это удается не каждому и не всегда. Поэтому и последующее течение после curage всегда бывает проще, чем после curettage.

После применения инструментального выделения плод­ного яйца нередко наблюдаются кровотечения и усиление ре­гул. И то, и другое, очевидно, требует специального лечения, а это не так просто. Поэтому многие, дабы избежать этих последствий, стараются делать более усердное выскабливание, что конечно вовсе нежелательно и должно мешать правильному возрождению слизистой оболочки и должно часто сопровождаться перечисленными выше последствиями.

Из сказанного ясно, что выскабливание полости матки для удаления из нее плодного яйца вовсе не такое невинное пособие, как это многим кажется. Оно может повлечь за собою многие нежелательные и даже тяжелые последствия.

Решившая подвергнуться данной операции женщина должна быть осведомлена об этих ее особенностях. Она должна знать, что рассматривать это пособие как простое удаление инородного тела вроде занозы, или приравнивать ее к извлечению зуба нет никакого основания. Это предприятие гораздо более серьезное; а по последствиям оно может оказаться опасным и даже не поправимым, даже в том случае, когда его выполняет самый искусный и опытный врач.

Пока не будут выработаны такие методы прерывания беременности, при которых все будет предоставлено одним силам природы и не будет применяться над нею никакого насилия, говорить о полной безопасности этого пособия несомненно преждевременно.

При постановке, так называемых, социальных показаний к прерыванию беременности дело измениться не может, и все сказанное выше остается в силе: опасности, угрожающие женщине в зависимости от такого пособия, очевидно, должны быть приняты во внимание, а заинтересованные в нем лица о них осведомлены. Последствия эти всецело падают на ответственность врача, хотя вполне очевидно, что все, что он делает при этом, основывается не на медицине, которой он себя посвятил. Больше того, ответственность эта усугубляется тем, что применяемые им чисто врачебные меры и предосторожности для ограждения женщины от возможности инфекции могут оказаться не действительными, если ему при всем его старании не удастся осуществить их так, как это нужно и желательно.

Положение врача при решении вопросов, связанных с этим пособием, становится очень затруднительным, в особенности по отношению к справедливой оценке прав младенца, хотя бы еще не родившегося. Игнорировать эти права он не может, а по совести даже и не должен. Между тем силою вещей он оказывается решающей инстанцией и приводит в ис­полнение лишение человеческого существа всех его естественных прав. Функции судебные, которые он на себя при этом возлагает, можно сравнить с тем, что делает присяжный заседатель, вынося приговор о виновности, несомненно убедившись в невинности обвиняемого. Здесь все предоставлено его совести, и это серьезное для нее испытание.

В нашем случае, впрочем, задача еще труднее. Врачу приговор приходится выносить еще и над женщиной, которая обратилась к нему за помощью, и над самим собою за все то, что он здесь может применить или посоветовать. Решившись игнорировать всякие интересы утробного плода, он неизбежно должен рисковать жизнью его матери, которой он даже не может и не должен сообщать обо всех опасениях по поводу ее здоровья, о которых он размышляет, назначая ей операцию. О всяких тяжелых непредвидимых осложнениях и последствиях он ей говорить не станет, чтобы ее напрасно не пугать. Об этом он должен думать про себя: говорить об этом было бы неуместно.

Ответственность за все это и перед собственной совестью, и перед обществом он, очевидно, должен возложить на себя. Ведь ему принадлежит здесь вся руководящая роль. Для человека вдумчивого это очень серьезное дело.

Практически, впрочем, многое здесь может быть упрощено.

Так, при основанном на справедливости социальном устроении жизни, когда заботы и попечения о младенце берет на себя государство, главный повод к устранению беременности и ее последствий, материальная нужда и имущественные соображения, очевидно, должны выпадать. Такие случаи, когда женщина может оказаться действительно в таком безвыходном положении, что ей придется прибегать к вытравлению своего ребенка, должны встречаться все реже и реже. Случаи эти должны быть очень эксквизитные, такие, которые считаются трагическими, роковыми, когда затруднения представляются совершенно неустранимыми иными способами. Чтобы, относясь вполне сознательно к такому акту, женщина решилась собственного своего ребенка лишить права на жизнь и все связанные с нею блага, надо иметь серьезные основания. Все, что делается в этом отношении не продуманно и не сознательно, относится к патологии. Предоставленное ныне право женщины над жизнью своего утробного ребенка только увеличивает ее ответственность и перед собственной ее совестью, и перед ближайшими ей людьми, и перед окружающим ее обществом. Это, очевидно, должно уберечь ее от неосторожного поступка, о котором ей, может быть, придется сожалеть всю последующую жизнь и должно удерживать ее от несправедливости в суждениях и действиях гораздо сильнее, чем всякие карательные меры, которые для этого придумывались и применялись.

Ведь при правильной постановке этого дела, при вполне искреннем отношении к нему, нравственная ответственность главных заинтересованных в нем участников, врача и его больной, неизбежно должна заставить их вспомнить и озаботиться об ограждении прав и интересов того третьего лица, судьба коего вверена им самою природою вещей. Ведь, когда люди сделаются достаточно искренними и справедливыми, а следовательно и доброжелательными к правам и интересам каждого, никакого вопроса о прерывании беременности по житейским соображениям возбуждать не понадобится.

Это дело совести каждого и той степени нравственного развития, которой ему удается достигнуть, того, что он в глубине души признает предосудительным и недопустимым. Воздействия и возмездие в этой области должны базироваться на нравственных основаниях. Кары физические, основанные на насильственных мерах, здесь обречены на полную неудачу. Но во всяком случае устранение наказания не может изменить нравственную квалификацию поступков и действий человека, если оценка эта делается искренне, добросовестно и справедливо, т. е. на тех основаниях, которые мы поставили эпиграфом этой статьи.

Закончу другим старинным изречением: "Nec opprimere, nec opprime", т.е. "Дай Бог, чтобы тебя никто не утеснял, и сам никого не утесняй". Это всегда и каждому уместно пожелать.

^* - Иногда сравнивают утробный плод с семенами растений. Там тоже имеется все то, что необходимо для развития взрослого организма; но никто не скажет, что уничтожение такого семени можно было бы приравнять к уничтожению уже развившегося из него растения, например пережечь на кофе какой-нибудь желудь, и срубить на дрова столетний дуб. Разница все-таки остается огромная. Ведь никто не думает, чтобы растение, даже взрослое, могло бы пользоваться какими-нибудь гражданскими правами, вроде тех, которые присваиваются человеку. Уничтожение растительных семян, как и многих животных, есть неизбежное последствие всякой цивилизации: без этого насилия она даже существовать не может. С этим мирились и такие фанатики, которые проповедывали неубойничество, но и они до признания гражданских прав у растительных семян еще не додумывались и от питания ими не уклонялись.